О! Как ты дерзок, Автандил! - Александр Иванович Куприянов

здесь наши – непонятно. Наши, если кто помнил, рубили собакам головы и приторачивали их к седлам. Называлось опричнина. При царе, которого в истории все запомнили как Ивана Грозного. Японцы загомонили и замахали руками. Похоже, новость про покровительство императором собак и для них была неожиданностью.

Мама мальчика насмешливо прокомментировала:

– Так что Гагра у тебя, Нестик, императорская особа.

Мальчику не понравилось, что она назвала его домашним именем при посторонних. И при чем здесь шестнадцатый век и наше время? Папа мальчика между тем воодушевился вниманием японских туристов:

– Каждая улица имела свое количество собак и обеспечивала их едой. Умерших животных хоронили на вершине горы. В древних верованиях японцев собака считалась демоническим животным, обладающим сверхъестественной силой. В период Эдо, или по-другому эдо-дзидай, длившийся с 1603 по 1868 год, собака уже считалась добрым существом. Это было время правления клана Токугава.

Один из японских стариков-туристов, внимательно слушавший лекцию, вдруг сказал по-русски:

– Тогда все быро, как у вас при Старине… Жерезный занавес! Сакоку – самоизоряция. Ни с кем не общарись… Торговари торько с Китаем.

Как и многие японцы, «л» он не выговаривал.

Кольчугин, прирожденный спорщик, энергично возразил старику:

– В период Эдо произошло становление японского духа и появилась национальная идея! А какой расцвет поэзии! Золотой век японской литературы! Великий Мацуо Басё…

Дядя Автандил стоял скучный и пил из бутылки боржоми.

Обтер горлышко и протянул маме мальчика:

– Попробуйте, Тамрико! Холодненькая…

Кольчугин отставил в сторону ногу в стоптанной кроссовке и продекламировал:

Я банан посадил —И теперь противны мне сталиРостки бурьяна…

Старик вежливо похлопал и ответил:

Парящих жаворонков выше,Я в небе отдохнуть присер,—На самом гребне перевара[6].

Он показал рукой на горы, теснящиеся впереди. Уже недалеко виднелось Юпширское ущелье.

Дядя Автандил намек понял буквально:

– Все верно! Пора бы уже и в дорогу.

Кольчугин сурово, первый раз за всю поездку, на него посмотрел:

– Попей пока боржоми с царицей Тамрико… А я закончу про собак.

Мальчик мысленно поаплодировал папе.

– Согласно синтоистскому обычаю, сохранившемуся в Японии до наших дней, родители должны отнести ребенка, достигшего одного года, в храм, чтобы представить его предкам. В этот день каждый родственник должен подарить малышу талисман в виде белой собаки… – Кольчугин посмотрел на жену: – Нам, Нестор, не надо! У нас теперь есть желтая собака.

Мама мальчика отозвалась:

– И она у вас – императорской породы!

Загудел автобус, созывая японских туристов. Они засеменили к дверям. Последним шел старик, говорящий по-русски.

Кольчугин протянул ему флягу:

– Давайте, уважаемый, – не знаю, как вас зовут, по глотку – за великого Басё! Ведь его-то у нас с вами никто не отнимет!

Старик взял флягу, сделал большой глоток, нисколько не поморщившись, и так же сурово, как Кольчугин говорил с дядей Автандилом, сказал:

– Меня зовут Юки-сан. Я вырос на Сахалине.

Он вдруг начал произносить «л». Правда, сильно старался не сбиться.

– Мой отец, военнопленный, строил желтые дома в Хабаровске. Вам надо отдать наши острова. А Басё… – Он махнул рукой в сторону моря. Заволновался и снова сбился: – Басё упрыр… Он сер в родку и упрыр отсюда. Навсегда!

В джипе отец наклонился к мальчику:

– Знаешь, как переводится с японского Юки?

Мальчик удивился:

– Папа! Ты знаешь японский язык?

Кольчугин открыл поисковую систему в Гугле и показал строчку: «Юки в переводе с японского – счастье и снег».

Мальчик подумал: «Снег – всегда счастье…» Но вслух сказал другое:

– Папа! Американские и японские технологии заставляют якутов и ненцев жрать ватные гамбургеры. Ты не забыл?

Джип входил в поворот и взвизгнул тормозами. Кольчугин сделал вид, что не расслышал достаточно ехидную реплику своего ребенка. Ничего не поделаешь. Сыновья взрослеют на глазах.

10

Горы надвигались.

И мальчику стало не до запотевшей фляжки и не до глупых перемигиваний мамы и дяди Автандила. И даже не до верной Гагры, императорской, как сказала мама, породы. Если снег – всегда счастье, а море – радость с пузырьками в горле, то горы это… Сердце готово выскочить из груди мальчика. Захватывало дух! Когда джип остановился у входа в Юпшарские ворота, уходящие в небо, мальчик выскочил и, раскинув руки, побежал прямо на скалы. Он словно хотел обнять разом рыжие стены ущелья, «камень поцелуев», речку, бьющуюся в теснине гротов, и кусок голубого неба вверху, похожий на контуры неизвестного материка. Словно неправильный четырехугольник неба нанесли с жилками рек на карту.

Гагра, опустив голову к тропе, бежала впереди и нюхала воздух. Мама смеялась и фотографировала мальчика со спины. Дядя Автандил скрестил на груди руки и надвинул шляпу на лоб. Папа зачем-то доставал из рюкзака альпинистские пятнистые веревки, которые выпросил на складе у Левона. Алексей Иванович старательно записывал в свой походный блокнотик координаты ущелья «Каменный мешок»: протяженность – восемь километров; самое узкое расстояние между скалами – двадцать метров. Японские туристы, подъехавшие чуть раньше, стояли потрясенные мощью ущелья. Камни для них вообще-то, как и дерево, и цветок, и бабочка – живые существа. Такова особенность их верования, которое папа мальчика, рассказывая о собаках, назвал синтоистским. Камней было много. И все они были величественными.

Дальнейшее мальчику запомнилось эпизодами, не объединенными в общую картину. Осколки цветных стеклышек в детском калейдоскопе, который надо крутить, чтобы получился узор. Что они видели и что они делали в оставшиеся полдня? Видели ровно застланные кровати Сталина на сумрачной даче – вождь предпочитал спать в разных комнатах, опасаясь покушения; прокатились на катерке по глади словно покрытого первым ледком, озера; папа порыбачил и быстро поймал две форели, вызвав снисходительный кивок мамы; потом папа уснул на лавочке в тени раскидистого дерева, и Алексей Иванович поливал его водой, принесенной из бегущей внизу речки. Никаких ядовитых реплик от мамы не последовало, потому что в это время дядя Автандил удалял из маминой лодыжки то ли занозу, то ли колючку. Мама тоже спускалась по каменистой тропе к воде – там жарили шашлыки для всей их небольшой компании, и забрела в колючий кустарник. А может, просто пряталась, чтобы сделать пи-пи. Операцию по удалению занозы у мамы мальчик запомнил потому, что дядя Автандил никак не мог подцепить колючку пинцетиком из косметички. И тогда он приблизил свое лицо к ноге мамы, коснулся лодыжки губами и, как-то изловчившись, занозу выдернул. Зубами, что ли?

– О! Как дерзки вы, Автандил! – воскликнула мама. И засмеялась, довольная.

Вот и все из того, что запомнилось.

Остальное – горы… Они остались в памяти главной картиной.

Мальчик гладил камни руками, прижимался к отвесным скалам худенькой грудью, прикладывал ухо, словно хотел услышать биение сердца гор. Он сразу догадался, что горы – живые. И они видят мальчика.

По дороге назад уже не останавливались. С попугаями не фотографировались и «изабеллу» из пластиковых стаканчиков не пили. Слушали рассказы папы – историка. После омовения горной водой папа мальчика взбодрился. Как из